Хромой кузнец - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Она ответила, как подобало:

– Приветствую тебя, о доброхрабрый герой. Дайка я оботру следы жаркого сражения с твоего чела…

Сакси гордо подставил ей украшенное ссадинами лицо – Бёдвильд вытерла его своим платком. Нечасто бывал он так послушен: говорила же повелительница Трюд, будто немногие умели ладить с ним лучше сестры. Разве отец да ещё Хильдинг ярл…

А у него уже созрел новый замысел, и он ухватил её за обе руки:

– Сестра! Почему бы нам с тобой не взглянуть на кузнеца?

У Бёдвильд заколотилось сердце, она ответила неуверенно:

– Да можно ли, братец?..

Сакси тряхнул волосами, выгоревшими на солнце.

– Я видел, там сидит Хедин и сторожит. У него горит факел. Он прогнал Хлёда и Эскхере, они хотели войти…

Очень страшно было идти в конюшню, но отказывать ему не хотелось. Бёдвильд пошла за Сакси через двор, мечтая про себя, чтобы бдительный Хедин прогнал и её. Но, как видно, молодой страж решил, что Сакси и тем более Бёдвильд навряд ли задумали что-то против кузнеца. Не дожидаясь просьбы, он посветил факелом внутрь – в глазах коней, неторопливо хрустевших овсом, заиграли красноватые блики… И Бёдвильд немедленно пожалела, что дала Сакси привести себя сюда.

Волюнд лежал на полу между двумя столбами, подпиравшими крышу – он был привязан к ним за кисти рук. Он не мог не слышать речей, раздававшихся в двух шагах от него. Но не пошевелился, не повернул бессильно запрокинутой головы… Оленья безрукавка на его груди была распахнута, и Бёдвильд увидела великое множество ожогов, мелких и побольше, причиненных, должно быть, искрами, слетавшими с наковальни. Иные из них показались ей совсем свежими…

Тут Сакси внезапно шагнул вперёд – ни Бёдвильд, ни Хедин не успели поймать его за руку – и мигом оказался около пленника. Старшие замерли, но Волюнд по-прежнему не шевелился, и сын конунга деловито обошёл его кругом, а потом спросил, обращаясь к Хедину:

– Он теперь совсем не будет ходить? Только ползать?

– Не знаю, – пожал плечами молодой воин, с облегчением убедившись, что опасность сорванцу не грозила. – Может, и будет, но только недалеко и небыстро. Девять шагов пройдет, а на десятом споткнётся!

Он прислонил к стене копьё и показал, как, по его мнению, должен был ковылять изувеченный кузнец. Наверное, он хотел рассмешить притихших Бёдвильд и Сакси… Но ни брату, ни сестре смешно почему-то не стало.

– Идём, – сказала Бёдвильд, протягивая руку. – Посмотрели, как тебе хотелось, и будет…

Тут Волюнд наконец повернул голову. И опять, как давеча утром, Бёдвильд будто вытянули плетью! И колечко на руке зашевелилось под его взглядом, стиснуло палец… Бёдвильд стало не по себе.

– Пойдём! – повторила она брату. Сакси молча последовал за нею во двор…

Вечер и ночь прошли в томительной духоте; под утро же налетела гроза.

Всё в доме конунга примолкло и насторожилось. Все знали – это Тор, Бог грома, Бог-молотобоец, ездит за тучами в своей повозке, запряжённой двумя свирепыми козлами. Гремят окованные железом колёса, и люди слышат катящийся по небу гром. В гневе размахивает рыжебородый Бог своим молотом – горячие искры высекает волшебный каменный Мьйóлльнир, и они бьют в твёрдую землю, поражая ужасом самые отважные сердца…

Когда весь дом содрогнулся от близко грянувшего удара – совсем рядом, должно быть, промчалась небесная колесница! – Нидуд конунг поднялся со своего места, разгоняя шумевший в голове хмель.

– Я думаю, – сказал он, – это Тор сердится на меня, ибо я похитил лучшего из кузнецов.

Он без колебаний брал общую вину на себя: деяние, достойное вождя. Он сказал:

– Если Тор гневается, его гнев никак не назовешь несправедливым.

Будто в подтверждение его слов, земля вздрогнула от нового громового раската. Длинный дом так и озарился всполохами мертвенного света, проникшими сквозь дымовое отверстие крыши. Нидуд сказал:

– Я принесу в жертву вепря. И вот эту драгоценную чашу.

К рассвету гроза ушла в горы, не причинив его двору никакого вреда.

В ту ночь – так, по крайней мере, рассказывали впоследствии – многомудрая Трюд посоветовала мужу отвезти пленника на остров Сёварстёд, лежавший в море недалеко от устья фиорда, и поселить там в каменной хижине, давным-давно выстроенной собирателями птичьих яиц. И этому второму совету жены конунг также последовал, ибо он был, как и первый, разумен.

Когда настало утро, над берегом всё ещё висела туча и моросил дождь. Над морем же ярко светило солнце, и никто не мог понять, хорошая стояла погода или плохая.

Люди, позёвывая, друг за другом выходили из дома. Освежали под дождиком головы, изрядно затуманившиеся на вчерашнем пиру.

Нидуд конунг посмотрел на спокойные морские волны и велел снаряжать весельную лодку. Нечего, сказал он, зря мочить льняной парус, купленный за серебро! Лодку на катках вывели из сарая, и рабы понесли в нее меховые одеяла, оружие, съестные припасы: конунг собирался провести на острове несколько дней.

– Где же наш кузнец? – спросил он, когда всё было готово. – Не забыть бы его здесь!

Воины засмеялись.

Пленника потащили в лодку. Он не сопротивлялся – то ли совсем ослаб, то ли понимал, что это было бессмысленно…

Нидуд ещё зашёл в дом, туда, где у него стояли крепко запертые сундуки – Трюд, хозяйка двора, ключи от них всегда носила на поясе. Подняв тяжёлую крышку, Нидуд наугад выбрал несколько колец; толстыми и грубыми были те кольца, – кузнец, выковавший их, привык, видно, делать одни топоры…

Нидуд вновь вышел во двор и сказал:

– Вернусь, подарки привезу.